«Мысль требует своего выхода…»

В 2019 году А. Н. Захваткин – кандидат искусствоведения, пианист, ведущий преподаватель отделения «Специальное фортепиано» Кировского колледжа музыкального искусства им. И. В. Казенина – выпустил книгу «Очерки из истории фортепианного искусства». В творческом арсенале Андрея Николаевича эта книга не первая. Его писательский опыт известен широкой публике по книге «Записки вятского интеллигента».

– Андрей Николаевич, в четырёх очерках новой книги вы раскрываете не столь известные страницы западноевропейских и русских композиторов. Читать их занимательно и интересно. Как возникла идея написания их?

– Эта книга у меня третья. Первая – это диссертация, вторая – уже в другом жанре – автобиографическая «Записки вятского интеллигента». А потом, чтобы не бездельничать, я решил написать книгу на темы, которые, как мне кажется, мало освещены в истории фортепианной музыки. Хронология не совсем совпадает с порядком работ. Первой, естественно, была написана статья о Бахе, которая представляет собой переосмысленные выдержки из диссертации. Следующим был Глинка, затем я долго подступал к Скарлатти, а потом, в завершении, появился Рубинштейн.

– Чем был вызван Ваш интерес к музыке Д. Скарлатти?

– Когда я писал диссертацию по К. Ф. Э. Баху, мне задали вопрос из Твери: «По каким параметрам можно разделить клавирную музыку К. Ф. Э. Баха и его младшего современника Д. Скарлатти?». Это послужило первым импульсом к погружению в музыку Д. Скарлатти. Следующей ступенью стало прочтение монографии о Д. Скарлатти Р. Кёркпатрика. Я так тщательно её изучал, что она у меня уже истерлась до дыр. Тогда у меня возникла мысль, что этот композитор незаслуженно мало изучается, несмотря на его огромное влияние на историю фортепианного искусства. Д. Скарлатти сосредоточил свою деятельность в основном только на клавесине и предвосхитил очень многие приемы, которые проросли уже на молоточковом фортепиано.

– Доводилось ли Вам играть музыку Д. Скарлатти в своей исполнительской деятельности?

– В конце своей сольной карьеры, примерно в 2001-2002 г. я выучил четыре его сонаты и играл их в музыкальных школах. Своим студентам я тоже пропагандирую Скарлатти. Например, в прошлом году на зимнем экзамене моя первокурсница А. Печенкина исполнила его сонату h-moll. При поступлении в колледж она играла другую сонату, D-dur, еще без моего посыла.

– Тема второго очерка связана с Вашей диссертацией о К. Ф. Э. Бахе, и внимание сосредоточено на сонатах. Но ведь наследие К. Ф. Э. Баха не ограничено только этим жанром?

– Да, конечно. Помимо клавирных сонат, им написано 52 концерта, в то время как отец – И. С. Бах – написал всего 12. Кстати, запись одного из клавирных концертов Филиппа Эммануэля выложена на YouTube в моем исполнении. Также «берлинский» Бах одним из первых начал писать песни, которых у него насчитывается 99. Они стали предтечей Deutsche Lied, неплохо представленной у Гайдна, Моцарта, Бетховена, а потом достигшей расцвета у Шуберта, Шумана, Брамса, Малера. К сожалению, именно в России музыка К. Ф. Э. Баха мало востребована. Но в Германии, Англии, Америке он часто исполняется, ведь у него много достойной музыки.

– Как Вы думаете, с чем это может быть связано?

– Наверное, дело в какой-то косности, отсутствии любознательности русской публики, в России много штампов – «хороший», «плохой», а Филиппа Эммануэля вовремя не оценили. Еще дело в том, что российские музыковеды часто соединяют всех сыновей И. С. Баха в одну компанию, но у них совершенно разный стиль. Если взять, например, Вильгельма Фридемана, то его стиль близок к отцу И. С. Баху; последний сын Иоганн Христиан – вообще примыкает к другой эпохе, к венским классикам. Хотя последнее время в России все-таки есть некоторые подвижки в сторону К. Ф. Э. Баха: первая часть его трактата «Опыт истинного искусства клавирной игры» была переведена на русский язык, в начале 2000-х годов М. Плетневым было записано более 30 сонат.

– Подобная сценическая судьба вызывает в памяти еще ряд имен…

– Вспомним А. Дворжака. Б. В. Асафьев, музыкальный критик и композитор, неуважительно высказывался о нем. На Западе же – немцы, сами чехи, австрийцы, голландцы, французы – считают его великим, наряду с Брамсом, Чайковским. Помимо широко известных «Славянских танцев», симфонии «Из Нового Света» и виолончельного концерта, Дворжак написал больше десятка опер, девять симфоний, великолепные симфонические поэмы, произведения для хора с оркестром – «Святая Людмила», Реквием, «Tedeum», замечательные струнные квартеты; в Австрии мы играли фортепианный квинтет op. 81.

– У Вас не возникала мысль написать о Дворжаке?

– Мысль, конечно, была, но сейчас, наверное, уже здоровье не позволит – нужно ходить по библиотекам, ехать в Чехию. По К. Ф. Э. Баху, например, из Франкфурта-на-Одере, где учился молодой композитор, мне пришли две посылки с литературой на немецком языке – больше двадцати источников, я сам пытался переводить.

– Приходилось ли Вам самому совершать поездки, чтобы добыть информацию для Ваших работ?

– Я ездил в Московскую консерваторию, там, в библиотеке, искал материалы по Филиппу Эммануэлю. Позднее, после защиты диссертации, в консерватории меня попросили написать статью к юбилею «К. Ф. Э. Бах и Россия», которая была отправлена в Германию. В Петербурге я познакомился с преподавателем аутентичного факультета Розановым, у него я отксерокопировал много сонат. Также я ездил в Будапешт – в Венгрию, ведь это страна К. Ф. Э. Баха! Там его музыка часто звучит. Так, у одного венгерского клавириста М. Шпаньи возникла идея записать все клавирные сочинения Филиппа Эммануэля.

 – А кто из русских имен занимает Вашу творческую мысль?

– У меня давно зрела мысль написать очерк о фортепианной музыке Глинки, я любил читать лекции по предмету «История фортепианного искусства» по этой теме, которая тоже, кстати, мало исследована. Я был действительно увлечен этим вопросом – много времени проводил в Герценке, ездил в библиотеку Московской консерватории, однако непосредственно к написанию я приступил только в 2017 году, в Турции. Все началось с написанного от руки вступления о состоянии наследия Глинки, о том, что «Иван Сусанин» сейчас очень редко ставится.

– Андрей Николаевич, Ваша исследовательская фантазия и удивляет, и восхищает. Надо полагать, впереди Вас ждут новые темы и имена?

– Вы правы. Сейчас мой интерес немного отклонился от фортепианной музыки – мое внимание привлекли струнные квартеты Ф. Шуберта. Замечательная музыка, но, к сожалению, тоже мало исполняется.

– Андрей Николаевич, как разносторонний музыкант, Вы ярко проявили себя и в разных видах деятельности — исполнительской, педагогической и писательской. Какая из трех на сегодняшний день Вам ближе?

– Если бы меня спросили лет пятнадцать назад, я бы ответил – исполнительская. В молодости я все время рвался выступать, любил пропагандировать музыку в провинциальном пространстве. Надо сказать, исполнительская и педагогическая деятельность очень тесно связаны. Например, готовясь к выступлению, я просил своих учеников позаниматься со мной, послушать мою игру и указать на шероховатости. Сейчас я бы все-таки выделил писательскую сферу, поскольку свою карьеру пианиста я завершил давно. Однако мысль требует своего выхода, а исследовательская работа этому помогает.

 – Скоро Новый год, наступает пора подумать и о праздничном столе. Наслышана, что Вы – искусный кулинар, здесь невольно напрашивается параллель с Д. Россини…

– Да, знаете, в одном художественном фильме о Д. Верди есть сцена, где Россини обходит стол, пробует яства и, как бы мимоходом, делает тонкое замечание: «Сюда надо добавить веточку базилика!». А для новогоднего стола я приготовлю паштет из куриной печени – это стало уже традиционным блюдом, ну а на горячее будет мясо с грибным соусом, и, конечно, дополнит новогоднее застолье сельдь по-латвийски под горчичной заливкой.

 – Наверное, это будет очень вкусно! Андрей Николаевич, примите наши поздравления с наступающим Новым годом!

Интервью подготовила студентка IV курса отделения «Теория музыки» Кунцова Юлия
Класс музыкальной критики Тарасовой Г. Я.